Хозяин тишины  - Влада Ольховская

К тому же, я была хорошей девочкой — с его точки зрения. Я не звонила в поместье, хотя со многими там я осталась в приятельских отношениях. Мне было бы несложно узнать, что произошло после моего ухода, но я этого не делала. Я решила так: уходя — уходи. Я стремилась как можно быстрее забыть о прошлом, и, хотя получалось у меня плохо, я не втягивала в это других людей.

И вот он здесь, такой же тощий, стильный и добродушный, как гремучая змея. Да и с чего бы ему меняться за такой короткий срок?

— Здравствуйте, Августа Стефановна, — прошелестел он. — Как ваши дела? Все ли вас устраивает?

— Спасибо, все прекрасно, — сухо отозвалась я. Я не собиралась разыгрывать перед ним спектакль, Мартынов слишком хорошо знал, что его неприязнь ко мне взаимна.

— Рад это слышать.

Он неспешно поднял чашку кофе на блюдце, сделал глоток. Все это время его выцветшие глаза наблюдали за мной, он словно силился понять, как такое бездарное создание вообще не стесняется тратить на себя воздух.

— Это все? — поинтересовалась я. — Вы приехали, чтобы узнать, как у меня дела?

— Не приехал, а зашел. Большую часть года я живу в Москве неподалеку отсюда.

— Не думала, что это станет основанием для воистину материнской заботы.

Он вернул чашку на столик, скрестил руки на груди и усмехнулся. Причем даже не презрительно! Надо же, а я думала, у него лицо треснет при первом проявлении хорошего настроения.

— Теперь я, кажется, начинаю понимать, — задумчиво произнес Мартынов.

— Понимать что?

— Почему Влад выбрал именно вас.

Сердце болезненно сжалось, и эта боль уже стала привычной, но через нее с удивительной стремительностью пытались пробиться ростки надежды. Я поспешила раздавить их, пока не стало еще хуже: Мартынову нельзя верить.

Поэтому я оставалась все такой же сдержанной, словно мы обсуждали только работу и ничего больше.

— Почему же?

— Вы свободны, — пояснил он. — В наше время, да еще в вашем возрасте, это такая редкая черта, что я упустил ее. Но он судит людей иначе, и он понимает… Свобода у умных людей — редкость, Августа Стефановна. Нас тянут вниз заботы и переживания, ответственность, прошлое и будущее. Мы слишком много думаем и не умеем отпускать. Но вы… вы каким-то образом сохранили в себе врожденное умение отпускать горе и начинать заново все с той же верой, что на этот раз может получиться хорошо.

Учитывая последний месяц моей жизни, Мартынов сильно переоценил мою способность отскакивать от проблем резиновым мячиком. Но меня сейчас куда больше интересовало другое:

— Зачем вообще этот разговор?

Сердце все-таки вырвалось из стальной хватки самоконтроля. Я волновалась, но не за себя. Я слишком хорошо понимала, что только очень серьезная причина могла подтолкнуть Мартынова к беседе со мной.

— Вам известно, что произошло после вашего скоропостижного отбытия?

— «Скоропостижного отбытия» — вас послушать, так это была моя идея, а не ваша, — указала я.

— И тем не менее, вам это известно?

— Нет, конечно. Я сказала, что не буду лезть в жизнь поместья, и я свое слово сдержала.

— Похвальная честность. Но это тот редкий случай, когда я бы предпочел, чтобы слово, данное мне, было нарушено.

Тут уже мои нервы не выдержали — я, в отличие от Мартынова, не была опытным инквизитором человеческих душ.

— Что там случилось?!

— То, чего я не ожидал. Влад проявил к вам большую привязанность, чем, уж простите мою откровенность, вы заслуживаете.

Я не собиралась реагировать на его колкости, они меня просто не волновали. Все мое внимание было поглощено историей, которую он рассказывал мне.

Мартынов был убежден, что я — лишь каприз для его партнера, неведомая зверюшка, которую он приручил. Меня нужно было убрать, чтобы я не отвлекала великого оракула от работы, заменить кем-то вроде Инессы Линды — предсказуемым и послушным. Мартынову казалось, что провернуть это будет несложно.

Первое время все действительно шло так, как он ожидал. Гедеонов без труда разобрался, кто устроил мое скоростное увольнение, но скандал устраивать не стал. Казалось, что произошедшее не слишком его беспокоит, он продолжал работать, как раньше, и даже больше. Вообще, из его жизни исчезли все отвлекающие факторы, которые казались Мартынову досадными: Тамара, из-за которой он частенько платил хакерам, удаляющим фотографии из сети, я, отвлекавшая Гедеонова. Были только клиенты и их деньги — красота просто!

Мартынов не жил в поместье, да и особой душевной чуткостью не отличался, поэтому первым тревогу забил не он, а слуги.

— Со мной связывалась Анастасия Фролова, указывала, что Влад стал беспокойным, что он постоянно выглядит уставшим, — пояснил Мартынов. — Я решил, что это ее бурное воображение — она не первый раз проявляла заботу, в которой он не нуждался. А может, это был его каприз, Влад далеко не всегда ведет себя предсказуемо. В любом случае, я не придал этому большого значения, решив, что все наладится само собой.

Но стало только хуже. Гедеонов резко сократил число клиентов, стал меньше общаться, отменил все планировавшиеся новогодние вечеринки. Никто не понимал, что с ним происходит, и даже Мартынов не сразу связал это со мной.

— Почему вы думаете, что я имею к этому отношение? — еле слышно спросила я. Мне и правда было сложно в такое поверить, слишком уж долго я твердила себе, что Гедеонов меня отпустил и все закончилось.

— Я поговорил с ним.

— Он сам вам сказал?

— Он не бросился ко мне с объяснениями, если вы об этом. Но когда я стал перечислять возможные причины, я без труда понял, что все сводится к вам. Я и раньше догадывался об этом… Я надеялся, что привязанность Влада не так серьезна. Он не тот человек, который страдает от бурных страстей, он уже не мальчишка, все не должно было зайти так далеко. Но, увы, зашло.

Он даже сейчас называл это простой привязанностью. Мартынов был из тех людей, которые не поверят в любовь, даже если она свалится им на голову. Сами они любить не способны, а потому считают любовь чем-то вроде болезни и страшно удивляются, когда она не проходит за две недели.

Даже его приход ко мне не был вызван искренним беспокойством за друга. Какое там! Гедеонов был для него инструментом по зарабатыванию денег, только и всего. Теперь этот инструмент сломался, заменить его было нельзя, потому что второго такого нет, и Мартынов пытался его починить.

Передо мной же все представало в совершенно ином свете. Даже через мои сомнения и недоверие пробивалась одна простая правда: он меня любил.

Он меня любил!

И если я позволяла себе поверить в это, многие его поступки меняли свое значение. Его желание отомстить моему брату, разговоры, его прямое указание на то, что Никита не любит меня и однажды предаст. Я отказывалась признавать правильность его методов, но я могла уважать мотив.